Жили крепко, хотя богачами не были

Помню, как в раннем детстве самым любимым моим занятием было забираться на крышу сеновала и с высоты часами наблюдать за окружающей жизнью: синим леском на горизонте, речушкой Кызылбайкой, голубой ленточкой виляющей по лужайке; гусями, телятами, полем, телефонными столбами вдоль дорожки, которая вела прямо к дому в деревне Ленской, где жила баба Надя с тётей Тоней и двоюродной сестрой Людой. Дом этот был виден и хорошо узнаваем по высокой тесовой крыше и трём могучим тополям, возвышавшимся над нею. И стоял он тогда вторым от края деревни, как и наш в деревне Усольцевой. Забиралась я на крышу ловко, а вот спуститься благополучно не всегда получалось. Иногда срывалась с лестницы и попадала прямо в навозную кучу или приземлялась в сантиметре от вил и лопат, за что мне часто попадало от мамы. Как-то в очередной раз, снимая меня с лестницы, мама с досадой выговаривала: «Зачем ты туда лазишь и чего ты там высматриваешь?» А я оправдывалась: «Бабий (вместо бабин) дом». Помню горькую-горькую мамину усмешку: «И, верно, бабий».

Дом этот и по сей день стоит на своём месте. Ему уже более 120 лет. Он накрепко врос в землю, посерел и обмяк. Как вековой дедушка, смотрит он на мир своими старческими тусклыми глазами-окнами, прячется в крапиве и лопухах, словно стыдясь своей заброшенности и покинутости среди ярких и ухоженных соседних домов.

Построили его мой прадед Афанасий Андрюков со своими сыновьями Евграфом и Иваном (моим дедом). Строили по всем русским канонам и правилам: из лучшего леса, с размахом на две половины в расчёте на долгую жизнь и большую семью. Две больших комнаты (горницы) с окнами на улицу, через обширные тёплые сени с кладовкой – кухня с русской печью в пол-избы, с лавками вдоль стены, с широкими полатями. Большой сосновый стол под образами легко умещал 15 человек. Одна дверь вела в комнатушку для стариков.

Жили крепко, хотя богачами не были. Хозяйство считалось середняцким. Батраков не нанимали, справлялись своими силами. Сеяли рожь, пшеницу, крупу; был большой огород. Помимо коров, лошадей, свиней и птицы, держали пчёл. Был весь необходимый сельхозинвентарь и добротные дворовые постройки. Жила семья очень дружно. Прадед Афанасий был человек набожный и сыновей учил жить по совести. Он не допускал никаких свор не только между братьями, но и между их жёнами и детьми. У старшего Евграфа перед Первой мировой войной было уже двое детей: Степан (1903 г.р.) и Таисья (1910 г.р.) У младшего Ивана в 1913 году родился первенец Николай. Но не довелось братьям растить и воспитывать своих детей.

Два брата, два мнения

Началась Первая мировая война. В 1914 году ушли они воевать за царя и Отечество, а вернулись домой после революции в новое государство с новыми, совершенно разными взглядами на жизнь. Евграф сразу принял сторону большевиков и не хотел воевать за интересы богатеев. Вернувшись с фронта ещё в начале 1917 года, в 19-м уже воевал за дело рабочих и крестьян в красном Уральском полку. Дома на попечении отца и брата осталось уже четверо детей.

Младший же брат Иван (мой дед), дослужившийся в царской армии до офицерского звания и имея два Георгиевских креста за храбрость, не мог принять пораженческой политики большевиков в войне с Германией и воевать против «белых», с которыми вместе проливали кровь за Россию, не пошёл. К тому же сказалось тяжёлое ранение. В ряды «белых» против «красных» он тоже не встал. В 1919-м году, когда почти вся Сибирь была под Колчаком, восставшие белочехи хозяйничали в Кургане, а с Мурзинской горы стреляли они по селу Мехонскому, не было среди них Ивана Андрюкова. Не принял он эту войну русских против русских, не пошёл брат на брата. Хотел он сохранить нейтралитет в разгоревшейся, полыхающей по всей стране гражданской войне. Хотелось жить по- старому, крестьянствовать, растить сына и дочь Иру, родившуюся в 1918 году, да не получилось. Гражданская война сама нагрянула на двор андрюковского дома.

Зерно отстояли, но какой ценой!

В 1921-м году в наших краях случилась небывалая засуха, выгорели почти все посевы, в пыль превратились пастбища для скота. Начался голод. В Поволжье он выкашивал целые губернии. Правительство объявило «военный коммунизм». Забирали излишки хлеба у богачей-кулаков и середняков и отправляли голодающим. Когда по продразвёрстке стали выгребать почти все запасы хлеба, в наших краях со стороны Тюмени вспыхнул «кулацкий мятеж».

Андрюковы переживали трудное время. Погиб в одном из боёв Евграф. Его жена и четверо детей-сирот, семья Ивана и сами старики сидели на голодном пайке, не прикасаясь к посевной пшенице. А в семье было 11 едоков. Когда продотрядовцы выгребли всё дочиста из одного амбара и пошли выламывать дверь в другом, где хранились неприкасаемая пшеница и семенная рожь, прадед Афанасий встал в дверях: «Не дам, хоть убейте! Как я сирот кормить буду?!» Один красноармеец ударил старика прикладом ружья и тот, потеряв сознание, упал. Иван выдернул кол из прясла и пошёл на пятерых. Убитых не было, но крепко битые были. Сопротивление – налицо. Несколько мешков зерна отстояли, но какой ценой!!!

В 22-м году кулацкий мятеж был подавлен. Отцу и сыну Андрюковым припомнили всё. Ивана увезли в уездный Шадринск и расстреляли. Зачем молодой советской власти бывший офицер? Так и не увидел Иван своего третьего ребёнка – дочку Тоню, родившуюся через два дня после его смерти. Ей не исполнилось и двух месяцев, когда арестовали деда Афанасия и вместе с женой Агафьей повезли куда-то на Северный Урал на спецпоселение. По дороге где-то уже за Свердловском деда парализовало прямо в обозе. Их сняли с подводы, побросали в грязь пожитки и оставили остолбеневшую от горя и отчаяния прабабушку Агафью с умирающим мужем в чужом незнакомом месте. До ближайшего поселения было вёрст 40. Как добралась она до людей, тянув на волокуше мужа, как ночами жгла костры и сжимала в руках топор, чтобы отбиться от кружившей стаи волков, как она и вовсе осталась жива – потом ей не верилось и самой. Дотащились до села. Люди надоумили обратиться к знахарке. Та взялась лечить Афанасия. Три месяца прошло, пока больной стал двигать рукой и ногой, самостоятельно вставать и сидеть, делать 2-3 шага. Всё это время прабабушка ходила по окрестным деревням и собирала милостыни. Часами стояла она под окнами или у ворот в ожидании подаяния, бралась за любую подённую работу за краюху хлеба и кринку молока для мужа. Под осень двинулись домой на попутной подводе до Шадринска, а там – как Бог даст. Уже под утро падал иней, когда у ворот андрюковского дома остановилась расхристанная телега; и седая измождённая женщина в лохмотьях и донельзя стоптанных обутках, согнувшись в три погибели, внесла на спине хозяина…

Жизнь продолжается...

Затихший, как будто сжавшийся в ожидании нового удара, дом стал оживать. По утрам стал подниматься из трубы дымок, пахнущий хлебом, стали смеяться и шалить внуки. Их у стариков уже было пятеро. За хозяина стал старший сын Евграфа Степан, ему шёл уже 19-й год. Он был политически подкован и возглавлял комсомольскую ячейку в Ленской. Может, благодаря этому дом избежал полного разорения. У вдовы Ивана забрали тёс на крышу, свели со двора тёлку, забрали кое-какой инвентарь (зачем он ей?), но из дома не выгнали. Всё-таки Андрюковы жили одной семьёй: и «красные» Евграфовичи, и «подкулачники» Ивановичи жили под одной крышей.

Как уж умудрялись вдовы и старшие Андрюковы, но все дети были грамотными. Младшие девчонки закончили ШКМ, братья Степан и Николай - приходскую школу. Коля был на 10 лет младше Степана, но старался не отставать от него ни в работе, ни в учёбе. Заявление даже в комсомол написал в 15 лет, но его и читать не стали, ведь отец был врагом советской власти, а дед – его единомышленник.

В 28–м году Степан Евграфович женился и выделился из хозяйства. Он вступил в коммуну «СКНЕМВАР». В качестве вступительного пая семья выделила ему корову, лошадь, сбрую, сани, кошеву, амбар и воз хлеба. Долгое время он был в коммуне комсомольским вожаком. В дедовском доме остались совсем немощный дед Афанасий и его внук Николай, которому не было и 18 лет, да восемь женщин. Вступили в колхоз. В 34-м году закончили с отличными аттестатами семилетку в ШКМ двоюродные сёстры Ира и Аля Андрюковы и отправились пешком поступать в Шадринское педагогическое тогда училище. Алю приняли, и она осталась в Шадринске, а Ира вернулась домой, ей отказали – происхождение подвело. Алевтина Евграфовна успешно закончила учёбу и вместе с мужем Сукмановым Андреем Симоновичем всю жизнь проработала учителем иностранного языка в Кондинской школе.

Ираида Ивановна, моя мама, стала работать в колхозе счетоводом. Грамотных людей в то время было мало. Она вскоре вышла замуж за сельского активиста, комсомольца Свалова Александра. Сёстры Таисья и Степанида Евграфовны тоже вскоре вышли замуж. Их мать уехала жить к Сукмановым в Кондино. В этот же год, отслужив в Красной Армии, женился Николай и привёл в дом Наталью Разумовну, свою односельчанку. В 35-м у них родилась дочка Инна. Его мать, Надежда Григорьевна, стала бабушкой. А поскольку в доме ещё «правила» старенькая бабушка Агафья, получила Надежда прозвище «Молоденька» на всю жизнь. В 38-м родилась у неё внучка Лида Свалова. В 39-м выскочила замуж младшая дочь Тоня за Микова Якова Петровича, а в 40-м качала Молоденька на руках внучку Люду.

Зловещими тучами навис над домом 41-й год

Казалось, жизнь наладилась, и ждёт впереди только добро. Но чёрными зловещими тучами навис над домом 41-й год. 22 июня в доме собралась вся семья Андрюковых. Обе бабушки, Николай с женой и дочкой принимали гостей: Ираиду с дочкой Лидой, Тоню с мужем и годовалой дочкой Людой. Они пришли из Ударника, куда переехали после свадьбы. Ираида два месяца назад проводила мужа, старшего лейтенанта Александра Свалова, приезжавшего в отпуск, и ждала со дня на день его нового назначения. Дочке было 3 года, и она скучала по отцу. Всё стояла у окна и ждала, когда раздастся лёгкий стук, и за стеклом появится его улыбающееся лицо. Потом папка будет доставать из кармана гостинцы и угощать её, потом возьмёт на руки и будет кружиться с ней в вальсе и рассказывать, какой она будет большой и красивой, и будет носить красивые-красивые платья, как у принцессы. И вдруг как будто чёрный занавес упал на эту картину и отрубил, отбросил этот кусочек мирной счастливой жизни в небытие. В огне и пожарищах выплывало: война!

Когда Николай Андрюков и Яков Миков в одном эшелоне отправлялись на фронт, Александр Свалов уже принимал первый бой с врагом и выводил свой отряд из окружения.

Дом в Ленской снова собрал под свою крышу разлетевшихся было птенцов и ждал напряжённо вестей с фронта. Солдатские треугольники приходили из-под Москвы, Ленинграда, Пскова.

Череда похоронок

Первой получила чёрную весть Тоня. В конце 41-го под Псковом убит её муж Миков Яков Петрович. Вдове шёл тогда 19-й год. Первой осиротела внучка Люда. В 42-м пришло извещение, что пропал без вести Андрюков Николай Иванович. Мать, жена и дочка надеялись, что всё же дождутся его. Мать ждала его до самой смерти и в последние минуты жизни звала: «Коля, сынок, где ты ?»

В конце 42-го принесли похоронку Ираиде. Её муж Свалов Александр Андриянович пал смертью храбрых, защищая подступы к Ленинграду. Ушла она в поле, упала в рыданиях на землю, долго не могла опомниться от навалившегося горя. Уже затемно пробралась в дом и спрятала похоронку от свекрови (у неё было больное сердце) и от дочки. Пусть ждут живого сына и отца. В 22 года примерила вдовью судьбу на себя Ираида Ивановна Свалова.

Так и стал андрюковский дом вдовьим, бабьим, наполнился горем и слезами. А впереди ещё были 43-й, 44-й, 45-й годы войны, голодные и холодные, с непосильным трудом с утра до вечера и безысходной тоской по погибшим. Подраставшие внучки бились возле старенькой бабушки, которая умудрялась из листьев и травы-лебеды испечь то, что называлось хлебушком; из мороженой картошки - лепёшки и другие «яства», на которых выросли дети войны. А когда смеркалось, домой приходили молодые женщины и валились с ног от усталости.

А в тылу женщины приближали Победу

Моя мама Ираида до войны была счетоводом, но стали возвращаться с фронта мужики- инвалиды, и она пошла выполнять ту работу, которая им была не по силам. Однажды, держа в руках медаль «За доблестный труд в ВОВ», которую ей вручили в 46-м году, она вспоминала: «Как-то повезли по осени, когда Кызылбайка покрылась тонким слоем льда, бабы на быках зерно на «голубинку» в Мехонское. Посреди брода быки встали и ни крики, ни битьё, ни слёзы – ничто не помогало. Пришлось разуться, подоткнуть подолы и перетаскивать кули с пшеницей с телеги на берег, потом вытягивать самих быков из воды. Один свалился и стал подыхать. Загрузили телегу кулями, впряглись и потянули воз на себе. И довезли. Даже в мыслях не было бросить дело, которое надо было выполнить. Оттуда и частушка: «Я и лошадь, я и бык, я и баба, и мужик». Так на пределе физических и духовных сил приближали бабы Победу ради своих детей. И она пришла в 45-м.

Стали возвращаться домой солдаты. Дом Андрюковых встречал их у дороги, ведущей из Мехонки. С крыльца далеко было видно идущих и едущих на лошадях демобилизованных воинов. Девчушки, увидев солдата, брались за руки и бежали навстречу узнать, чей папка, брат, муж, и мчались в деревню, чтобы первыми обрадовать родных. Молоденька смотрела им вслед и молила Бога, чтобы случилось чудо, и хоть одна из её внучек ввела за руку в дом отца. Но проходили дни, месяцы, годы, а их отцы оставались там, на войне. На поле боя под городом Ржевом - Андрюков Николай Иванович – отец Инны; в братской могиле в посёлке Синявино 1 на станции МГА Ленинградской области вместе со своим отрядом, стоявшем насмерть, старший лейтенант Свалов Александр Андриянович – отец Лиды; в братской могиле в городке Печоры Псковской области старший сержант Миков Яков Петрович – отец Люды. А их дочери всё ждали и ждали отцов…

Как у нас с Лидой появился папка

Как-то в 49-м (когда Лиде было 10 лет), к дому подошёл солдат в выгоревшей гимнастёрке и кирзовых сапогах, остановился у ворот и, прежде чем войти, поправил покосившийся плетень. Вдруг, взглянув на окна и чему-то улыбнувшись, направился к крыльцу. Из окна напряжённо за ним следила пара детских глаз. Стремглав, минуя остолбеневших бабушку и мать, Лида бросилась ему навстречу, выдохнула: «Папка» и уткнулась в пахнущую табаком гимнастёрку. Солдат прижал к себе девочку, дрожа от волнения, достал из кармана кусок сахара с прилипшими крошками махорки, протянул ей. Потом Лида говорила не раз, что дороже того гостинца не было на свете.

Ни у кого из взрослых язык не повернулся сказать ей, что она ошиблась.

Так появилась у меня старшая сестра. А в 50-м родилась я, самая маленькая внучка бабы Нади. Правда Молоденькой я её называть категорически отказалась, заявив, что бабушки молоденьким не бывают, да и старенькой бабы Агафьи уже не было в живых. Меня, как магнитом, тянуло в «бабий дом». По полевой дорожке от столба до столба, ориентируясь на верхушки тополей, добиралась до него, стучала кулачком в ворота и кричала: «Открывайте! Малема пришла!», что означало –Люда маленькая пришла. Бабушка спешила мне навстречу.

Прошли годы. Я давно обросла своих старших сестёр. Когда приезжала из Кургана на каникулы, потом в отпуск, баба Надя уже встречала меня и, радуясь, потеплевшим голосом говорила: «Малема пришла». С детства я ощущала, что она относилась ко мне строже, чем к старшим внучкам, их она жалела всей душой. Тогда мне было невдомёк, что я одна из 4-х росла с отцом. Бабушка, чтобы не так было обидно сироткам, «строжила» меня. Особенно трепетно она относилась к Инне. И даже, когда та стала взрослой женщиной, всегда хранила для неё в заветном узелке с гостинцами что-нибудь вкусненькое и откладывала в сторону – «это Инне». Потом я поняла и это. Лида и Люда за погибших отцов получали пенсию, а Инна за пропавшего без вести не получала ничего. И бабушка всю жизнь из мизерной колхозной пенсии в 12 рублей выкраивала копейки, чтобы, скопив их, обрадовать внучку отрезом на платье, косынкой, а то и «справить» пальто, чтобы хоть как-то исправить эту несправедливость.

Прошли годы

Как-то летом в «бабий дом» на бабушкин день рождения собрались внучки: Лида из Мехонки; Инна из Свердловска с двумя сыновьями; Люда из Варгашей с двумя парнишками и я из Кургана со своими дочкой и сыном. Пятеро сорванцов вначале обследовали весь дом: слазили на полати, посидели на русской печке, заглянули в подполье и в тёмный чулан. Всё хотели обнаружить домового, но потом потеряли к нему интерес. Вывалили с ором и гиканьем во двор, полезли на крыши дворовых построек, на ворота, на старые скрипучие тополя…Бабушка сначала усмиряла эту ораву, потом махнула рукой, села на ступеньки крыльца, вытерла нарядным фартуком набежавшую слезу (то ли от солнца, то ли от горьких воспоминаний) и, перекрестившись, произнесла: «Не дай нам, Господи, новой войны! Сохрани их, Господи!»

Людмила ОГЛУЗДИНА. с. Мехонское.